|
|
|
Стелла Грей
Галстук для моли
— Всего доброго. — Девушка-секретарь вышла из кабинета, пропуская мимо себя мужчину лет сорока. Статного, солидного… Пятого кандидата по счету. — Следующий.
|
|
|
Я поднялась со стула и пошла в «пыточную», как уже успела охарактеризовать комнату, где проводили собеседования. Люди входили туда с надеждой во взгляде, а выходили с испорченным настроением.
Голос принадлежал другой женщине.
Причем длину этого «хвостика» угадать было тяжеловато. Ухоженная, с красивым маникюром, идеальным макияжем и прической волосок к волоску. Тоже в брючном костюме. Губы поджаты, в руках блокнот и карандаш. Она буравила меня оценивающим взглядом и ждала начала исповеди. Кто я, откуда и зачем пришла.
Ну, и третий человек. Им оказался мужчина, одетый в деловой костюм, коротко стриженый, идеально выбритый, в очках. Он читал газету, привалившись к стене у окна, и никак не отреагировал на мое появление. «Охранник», — решила я, полностью переключая внимание на даму перед собой. С начальницей определилась.
— Вам всего двадцать три года, — перебила меня женщина, что-то чиркая в своем блокнотике. — И работали из них вы только год. Откуда столько самоуверенности?
Черт. Столько раз представляла себе эту сцену и все равно немного растерялась. Нельзя показывать слабость. Подарив даме новую улыбку, спокойно ответила:
И это правда. Да, в фирме я работала не так долго, но внутри коллектива все знали: у нас год считался за три. Коршунов не угодил кому-то наверху, и на нас по его милости сыпалась одна проверка за другой. Уж сколько я всего повидала — не пересказать, так что ни переработками, ни налоговой, ни комиссиями разными не напугать. У меня организм теперь наполовину состоял из валерьянки, зато «дзен» познала и про стрессоустойчивость не соврала. Только вот оглянувшись однажды назад, поняла: продвижения по карьерной лестнице там не видать. Все хорошие должности были заняты старожилами, и дальше меня попросту не пропустили бы.
— Есть ли у вас жених? — снова подала голос женщина. Я окрестила ее «акула карандаша» за привычку бесконечно чиркать что-то в блокноте …
Василевич Алена
Красный галстук
Алена Василевич
Красный галстук
Перевод с белорусского Б.Бурьяна И В.Машкова
Насобирали мы с Галинкой кузовки земляники и, сморённые зноем, легли отдохнуть в тени старого орешника. Моя запасливая племянница достала из кармана два ломтя хлеба и важно пояснила:
— Мы всегда, как идём в лес, берём с собой еду. Ходим, ходим, а захотелось есть, сядем где-нибудь в тенёчке и поедим. И до чего вкусная еда в лесу!
И действительно, здесь, под ореховым кустом, душистая земляника с ломтём хорошо испечённого хлеба казались самой вкусной едой на свете.
Лёгкий шум листвы и прохлада настраивали на задушевный разговор. Моя спутница подробно и по-детски доверчиво рассказывала, как она прошлым летом ездила с мамой по железной дороге, и, хотя рельсы всё время, казалось, бежали назад, они всё равно доехали до города.
Бесхитростным её рассказам, казалось, не будет конца.
Заметив или, вернее, почувствовав мою рассеянность, Галинка внезапно умолкла и, придвинувшись поближе, положила свою светловолосую головку на мою руку.
— Ну, что же ты замолчала, почему больше ничего не рассказываешь?
Девочка лукаво прищурила синие, как васильки, глаза и покачала головой.
— А я уже больше ничего не знаю. Вы мне лучше сказку расскажите какую-нибудь.
— Какую же тебе сказку рассказать?
— Всё равно какую, только не из книжки. Из книжек я уже все знаю. Свою расскажите, придумайте сами, — вдруг потребовала она.
Мне трудно было исполнить это требование, и я сказала:
— Хочешь, я тебе стихотворение какое-нибудь расскажу наизусть?
Она заинтересовалась:
— Своё?
— Нет, не своё. Расскажу стихотворение Пушкина или Некрасова.
|
|
|
— Ой, не хочу! Если бы своё рассказали, а Пушкина и Некрасова я сама знаю. Мы в школе учили… И «Мужичок с ноготок», и «У Лукоморья дуб зелёный», и «Генерал Топтыгин»… Это я сама знаю…
Что я могла ей на это сказать? И я не совсем кстати предложила:
— Ну, раз ты всё знаешь, тогда давай поспим полчасика.
Галинка обиделась и ничего мне не ответила. Потом снова прищурила лукавые свои глаза, взглянула на меня и сказала:
— Я вам что-то не скажу. А оно тут близко-близенько… Знаете, где оно? Совсем, совсем недалёчко. Возле одной берёзы. Только я не скажу где…
Я подумала, что Галинка попросту хитрит, и не обратила внимания на её слова.
Дремота, которая овладела мною на свежем лесном воздухе, передалась и девочке, и вскоре мы обе крепко заснули.
За месяц отдыха в деревне я сблизилась с детворой, и все события, происходившие с местными жителями пионерского и даже дошкольного возраста, были мне уже хорошо известны. Конечно, от моей племянницы всем скоро стало известно, что в чемодане у меня есть два десятка интересных книжек, и на следующий день после моего приезда у нас на крыльце появились первые читатели моей дорожной библиотеки.
С того и началась наша дружба.
…Третье июля совпало как раз с воскресеньем — выходным днём в колхозе. Праздник чувствовался во всём: были развешены красные флаги на хатах, чисто подметены дворы и улицы.
В колхозном клубе ждали лектора из районного городка, потом должен был выступить местный драматический кружок.
Молодёжь готовилась к предстоящему праздничному вечеру. Люди постарше сидели на скамейках и на завалинках, говорили о повседневных своих заботах, вспоминали про давно отгремевшие бои.
Не видно было в клубе только детворы. Ученики собрались в школе и тоже готовили что-то своё, никому пока что не известное.
Поближе к вечеру ко мне примчался на велосипеде гонец, Миша Прохорчук, наш сосед.
— Вера Александровна! Пионеры нашего отряда приглашают вас на пионерский костёр, посвященный дню освобождения Белоруссии от фашистов, а также памяти пионера нашей школы Василька… Костёр будет около Васильковой берёзы…
Миша стоял передо мною в такой торжественной позе, в такой чистенькой рубашке и в таком гладко отутюженном пионерском галстуке, что я растрогалась.
Как хорошо, торжественно, без запинки он говорил!
Я поблагодарила и сказала, что обязательно приду. Только вот дороги не знаю.
— Вас проводят, — сказал Миша, ловко вспрыгнул на велосипед и помчался по улице. Вздувалась на ветру его белая рубашка, отлетал назад, обвивая шею, красный галстук.
И тут впервые Миша предстал передо мной совсем не таким, каким я до сих пор видела его каждый день. Я подумала, что из него, неуёмного и напористого заводилы всех шумных и добрых дел, со временем, когда всё случайное отсеется, а хорошее отшлифуется, непременно выйдет замечательный человек…
Моя непоседа племянница долго не показывалась дома. Потом вдруг ворвалась в хату и начала торопить меня:
— Быстрее, быстрее! Скоро все соберутся!
И казалось, всё у неё волнуется: и отглаженный шёлковый галстук, и вышитая белая кофточка, и даже широкие голубые ленты в светлых косах.
Мы пошли.
В тесном строю под барабанный бой, почти по-военному отбивая шаг, шли по лесной дороге пионеры к Васильковой берёзе.
Берёза стояла на небольшой поляне, окружённой тем самым лесом, где совсем недавно мы с Галинкой собирали землянику и где она утаила от меня свою историю.
Ещё издалека я заметила, как трепетал на ветру, в синеве высокого неба, небольшой алый флажок на самой верхушке берёзы.
— Галстук Василька, — кивнув на берёзу, шепнула мне Галинка. — Он хранится в нашем школьном музее.
Пионерские отряды остановились и замерли на поляне. Под звуки горна старший пионервожатый вышел из строя и, вскинув руку в салюте, приказал поднять пионерский флаг.
По его команде строго и торжественно шагнули вперед Миша Прохорчук и моя Галинка. Минута… Вторая… И широкое полотнище взмыло кверху, заплескалось, переливаясь тугими складками, и медленно поплыло к маленькому трепетному флажку — Василькову галстуку.
Когда-то на этой лесной поляне стояла хата старого лесника. Жил старик вдвоём со своей женой, приветливой, доброй женщиной. Дети их давно выучились, вышли, как говорится, в люди и разъехались по белу свету. А старики жили в одиночестве — только и соседства, что лес…
И вот пришло к ним горе: умерла самая младшая дочь, которая жила в городе. Остался сиротой её маленький сын — Василёк. Старики стали писать его отцу, упрашивать: привези да привези внука, и тебе с ним, и ему без матери трудно в городе. А мы, старики, вырастим тебе сына, ни в чём он горя не будет знать. И отец согласился. Привёз к деду с бабкой своего Василька.
Раны в детской душе быстро залечиваются. И уже на второй день после того, как мальчик поселился в лесной хате, по всему двору старого лесника звенели его смех и песни. Улыбались и дед с бабкой, радуясь внуку…
